Из книги: "ХОЖДЕНИЕ ЗА ДВА-ТРИ МОРЯ".
Авторы: С.Пелишенко, С.Осташко.

I

Наутро капитан встал рано, а судовой врач и я не ложились вовсе.
"Гагарин" ночевал на базе отдыха судостроителей. База напоминала помещичью усадьбу где-нибудь в Подмосковье. Двухэтажный дом стоял на воде, на широком понтоне, и сразу за ним начинался лес, просторный, без подлеска, похожий на старый парк. Вчера нас встретили радушно и просто, не задавая лишних вопросов, накормили ухой из Курносого - осетровой.
- Приятные люди, - с чувством сказал Сергей. - Молчаливые только. Хоть бы спросили: откуда? куда? Волжане...
- Да, замкнутый народ, - мы чувствовали себя победителями, хотелось хвастать и врать, но появление яхты никого здесь не удивило. Пришли - и хорошо, милости просим.
Мы привыкли к другому. В Таганроге и Ростове, на Дону и в канале шхуна из Одессы вызывает почтительное любопытство. Это дань уважения Черному морю. Теперь же, как провинциальный актер на гастролях, "Гагарин" пересек рубеж своей популярности. Я с досадой вспомнил прибаутку, которая, говорят, до сих пор держится среди гордых аборигенов великой русской реки: "Окиян поперед Волгой - лужа..."

Вечер был душный, появились комары. Данилыч, затянув люк марлей, укрылся в каюте. Нам спать не хотелось. На берегу загорались костры, слышались смех и пение.
- Пошли в гости, - предложил Сергей.
- Куда? Тебя приглашали?
- Неважно. Пошли, брось эти стариковские штуки. Мне казалось неудобным заявиться к чужим людям, к тому же - кто знает, как смотрят на такие визиты молчаливые волгари... Сергей утверждал, что к костру можно запросто подойти в любой части света, а я советовал первым делом, когда он напросится на огонек, передать хозяевам привет от своей бабушки. Потом судовой врач ушел, я намазался "Тайгой", лег на палубу и принялся отдыхать.
Заснуть не удавалось. На плавбазе зажгли огни, свет резал глаза. Над ухом ныл комар. Храпел и стонал в духоте каюты Данилыч. На берегу пели. Звенели кузнечики, задорно и протяжно, как пионерский горн. Я принялся размышлять, почему их звон приходит наплывами, то затихая, то усиливаясь, пришел к выводу, что это иллюстрирует эффект звуковых биений, и задремал, но комары тут же искусали веки, на которых не было "Тайги".
- Вагончик тронется! - пели у ближнего костра.
- На переднем - Стенька Разин! - ревели у дальнего.
Веки чесались. Я встал, увидел красные отблески огня на воде и черные пляшущие тени, и меня охватила тоска по веселью, по людям. Там, на берегу, ничего обо мне не знали и не стремились узнать. Это было обидно. Я чувствовал ревность к чужой, незнакомой жизни; я подумал, что мы чересчур замкнулись в узком мирке яхты. И побрел на огонек.

II

В эту ночь мы с Сергеем обошли все костры. Мы пели с начальником плавбазы, танцевали с поварихами, проводили на промысел местных браконьеров, а потом осели в самой молодой, самой веселой компании. Ночь проходила, как всегда проходит ночь у костра, если есть гитара, и все молоды, и завтра будет время выспаться. В три часа кончилось курево; мы совершили набег на яхту, где благонравно спал Данилыч, а потом, помнится, я с Толей Бережным стоял у Волги, мы набирали в бутылку воды, я спрашивал, можно ли пить ее сырой, а Толя утверждал, что пить не рекомендуют, но запивать годится. Кроме того, я пытался выяснить семейное положение девушки Гали.
Рассвет был сырой. Песни смолкли, медленно шуршал ветер. От костра остался пепел, прошитый багровыми нитями. Девушка Галя, и ее подруга Тоня, и еще одна Галя, и гитарист Дима - все уснули. Последним, уронив голову на грудь, забылся мой новый друг Анатолий Бережной. Тогда мы с Сергеем тихонько встали и пошли к яхте. На палубе, по грудь в седом тумане, уже стоял Данилыч и удил волжскую сельдь "бешенку" на очаковский самодур. На нем была уютная вязаная шапочка.
- Отдохнули? - спросил капитан.
- Еще как! Отличные здесь люди! И совсем не замкнутые...
- Волжане! - Сергей отдал швартовы, течение подхватило яхту. Мы смотрели, как гостеприимный берег отходит все дальше, а потом, когда звук тракторного дизеля никого не мог бы разбудить, включили мотор: снова двинулись в путь.
- Чах-чах-чах! - снова не спеша, снова размеренно выговаривал наш усталый, верный дизелек. Яхта медленно шла против течения. Спешить некуда: гонка со временем кончилась. Правда, Астрахани не увидеть, но об Астрахани лучше не вспоминать... Несмотря на две бессонные ночи, мы чувствовали себя свежими и бодрыми. Мы были на Волге. Это был долгий, безмятежный день, один из последних дней путешествия. Мы привели в порядок свой дом, свой кораблик. Палуба надраена до воскового, матового сияния, горит медь рынды, умытый "Яшка" похож на именинника, а Данилыч все протирает стекла каюты, смахивает несуществующие пылинки со штурвала.
- М-минуточку! Снимаю, - говорит Сергей. - Этюд со шваброй. Станьте так, чтоб была видна Волга.

Мы привели в порядок и себя. Приятно вымыть голову в мягкой, свежей воде, а главное удовольствие в том, что то и дело вспоминаешь: это волжская вода. Мы на Волге.
- Снимаю! Этюд "Намыленные"! - говорит Сергей, а навстречу по широкой реке идет теплоход "Космонавт Гагарин", пассажиры во все глаза глядят на странную намыленную троицу, и идет наш тезка не куда-нибудь, а в Астрахань.
По левому борту разворачивается Волгоград. Прошли парковую зону, пояс новостроек, полосу заводов, и снова заводы, парки, новостройки. Город выстроен широко, с размахом, развернут вдоль реки неглубокой длинной полосой; он растет по тем же законам, что и береговой лес заволжской стороны. Говорят, будто его длина - около ста километров, говорят, будто Волгоград - самый длинный город в стране. Привет тебе, Самый Длинный! Мы готовимся к свиданию. Приятно надеть свежую, хрустящую рубашку, чудом сбереженную для такого случая: восхитительна прохладная глубина парадных брюк. А вот и кульминация мужского туалета - неторопливое, вдумчивое бритье.

III

Я сидел в каюте и намыливал подбородок, как вдруг мотор замолчал.
- Что случилось? - Я выскочил наверх. Река сияла. По этой раскаленной ртути навстречу "Гагарину", под рыжим кливером, медленно двигался крейсерский катамаран. На борту виднелась короткая белая надпись - "Мечта".
- Вот оно, - сказал Данилыч, и я услышал, как Сергей втягивает воздух - чшшш?
Суда сходились. На палубе "Мечты" выстроилась команда - человек, по крайней мере, десять.
- С прибытием! - кричал высокий, худой, пожилой мужчина. На нем были черный свитер и фуражка с крабом.
- Здравствуй, земляк! - Данилыч пытался разглядеть лицо нашего недруга. Мешало солнце, бившее капитану прямо в глаза.
- Молодцы! Дошли-таки! Я вас уже два дня под жидаю, - продолжал мужчина.
- Вашими молитвами... - не выдержал Сергей, но тут Данилыч вдруг закричал:
- Фролов! Это же Фролов! '
- Я самый. Здравствуйте, Анатолий Данилович! Я за вами с тринадцатого шлюза наблюдаю. Диспетчер...
- Как вы оказались на "Мечте"? - грубо перебил я.
- Ребята знакомые... Когда "Гагарин" шлюз № 13 прошел, нам в управление порта позвонили. Диспетчер звонил, по моей просьбе. Потом регулярно сообщали: Юрочка в седьмом шлюзе, в шестом... по моим расчетам, вы еще вчера на Волгу вышли?
- Ну да. Вот оно... А "Мечта"?
- С "Мечтой" повезло. Хорошо бы, думаю, одесситов прямо на реке встретить, а тут "Мечта" идет, капитан - старый знакомый...
- Так откуда же она?! Разве не из Одессы?
- Мы идем из Тольятти, - капитан катамарана, до сих пор молчавший, вежливо улыбнулся. Он был небольшого роста, не в свитере, а в пиджаке, не в фуражке, а в берете. - Очень рад, что сумел помочь. Был, так сказать, полезен.
- Так вы в канале не были? А на Дону, а в Азовском?..
- Мы идем сверху, из То-ольятти, - от недоумения по-волжски окнув, повторил капитан. Яхты сошлись. Юрий Михайлович Фролов перепрыгнул на палубу "Гагарина". "Мечта" сменила галс и под рыжим кливером пошла вниз по реке. Мы долго смотрели ей вслед.

IV

- ...А в Азовском море был шторм. Девять баллов! - Шкипер немного охрип, он вел свой рассказ уже третий час. Баллы крепли.
"Гагарин" стоял у здания нового речного вокзала. Вокзал отличался размахом, характерным для Волгограда. Играла музыка, шло вечернее гуляние волжан. Широченная лестница спускалась на просторную набережную. К северному крылу вокзала подходили суда. Мы стояли у южного, недостроенного крыла - в центре города и вместе с тем в укромном тихом уголке. Это место указал Фролов.
Большое удовольствие - рассказывать о путешествии такому собеседнику. Юрий Михайлович умел слушать: он был терпелив, доброжелателен; он смеялся как раз там, где, по нашим предположениям, было смешно, и сокрушенно качал головой там, где это требовалось. Его большие темные глаза блестели. В них был интерес, было понимание.
- Завидую вам, - вздохнул он, когда Данилыч наконец справился с мухами Волгодонска, пересек Цимлу и, пройдя все тринадцать шлюзов, вырвался на Волгу. - Какие теперь планы?
- У меня еще месяц свободный, - Данилыч тоже вздохнул. - Хотел в Астрахань дойти, вот оно. Жаль, у ребят отпуск кончается.
- У нас в запасе пять дней, - неожиданно изрек судовой врач. Бросив взгляд в мою сторону, он улыбался ехидно и торжествующе.
- Два, - машинально поправил я. - Не делай из меня дурака.
- М-минуточку! С какого числа мы в отпуску?
- Если ты хочешь делать из кого-то дурака... Ну, с шестого июля...
- С десятого. Отпуск-то я оформлял. Ты прогульщик, Баклаша, злостный прогульщик. Чего уставился? Сюрприз!
Вид у меня был, наверное, глупый; у Данилыча тоже. Сергей радостно толковал о каких-то отгулах за дружину, о сюрпризах, о том, как он едва не проговорился...
- Он таки сделал из нас дураков, - нашелся наконец шкипер.
- Что ж, вполне можно успеть в Астрахань, - невозмутимо сказал Фролов. - Карту Волги я вам принес. В первый день доберетесь до Ахтубинска...
И он открыл атлас.

Перед нами лежала Волга - не среднерусская, лесная и хлебная, как обычно ее представляешь, а - Нижняя, азиатская, древняя Ра Птолемея, тюркская Итиль. Южнее Сарепты начиналась бывшая Астраханская губерния, где еще в начале века административно выделяли области астраханского Казачьего войска, Калмыцкую степь, управление Букеевской киргизской орды. И географические названия навсегда закрепили странное смешение славянского мира с восточным. На карте были отмечены деревни Дубровка, Енотаевка, Сероглазовка - и Цаган-Аман; боковые протоки носили ласковые имена Воложек - Солодниковой, Сенной, Коршевитой. А рядом с Большой Волгой вилась синяя жилка Ахтубы, и совсем уж сказочные, былинные реки Торгун и Еруслан тянулись восточней, летом уходя под землю, распадаясь на цепь котловин; там лежали соляные озера Эльтон и Баскунчак, Рынь-пески, невысокие гряды Большого и Малого Богдо, блестели на солнце соры - Могута, Горькое, Баткала. Названия напоминали о необычайной судьбе этих степей, где жили скифы, аланы, хазары, половцы, где волна за волной прошли угры, гунны, булгары; здесь, на Нижней Волге, образовав Золотую Орду, осело выдохшееся нашествие монголо-татар, а позже, после присоединения к России, пришли калмыки, буддисты-ламаиты, и гонимые никонианами староверы, и мусульмане-киргизы...
Темнело. Мы с трудом оторвались от карты. Перед глазами вспыхивали кривые сабли, ржали кони, в Астрахани сидел Стенька, архимандрит Рувим умело возмущал стрельцов на антихриста Петра Алексеевича; а главное - плыла Волга, "Волго" - "светлое, белое озеро"...

- Завидую вам, - повторил Юрий Михайлович Фролов.
- Кстати, - осторожно вставил я, - вы еще на один вопрос не ответили... помните, из письма? В этом году, кроме "Гагарина", одесские яхты на Волгу не приходили?
- Не только в этом году, - Фролов едва заметно улыбнулся, - за всю историю "Юрий Гагарин" - первая одесская яхта на Волге. Я это точно знаю - по своей работе.
- Первые дошли, вот оно! - расцвел Данилыч.
- Вы не просто "дошли". Вы победили, - Юрий Михайлович помолчал. - Ну, пойду: засиделся. Отдыхайте.
- Успеется отдыхать, - строго сказал капитан. - У нас еще одна встреча сегодня, неотложная.
- Я вас провожу, - сказал Фролов. Он сразу понял, что имеет в виду шкипер. Вскоре, закрыв яхту, мы вместе шагали через ночной город.

* * *

Мамаев курган. Барельеф - скорбная очередь скульптур у подножия. Детали неразличимы, уже совсем поздно. Город давно спит. Мы пришли сюда в неурочное время, но не мы одни. По лестнице поднимается человек. Лестница не освещена, однако по его походке, медленной и тяжелой, чувствуется: он немолод.
- Подождем, - тихо говорит Данилыч, и я понимаю: тот, кто пришел сюда ночью, наверняка хочет побыть один. Мы останавливаемся, ждем, пока тяжелые шаги не затихают. Потом идем наверх.
Аллея пирамидальных тополей. В их сумеречной рамке все выше вырастает Статуя. На темном кургане она одна освещена. Алое пятно на острие меча. Это не кровь - предупредительный знак.
Еще один пролет лестницы. Фигура автоматчика, рвущаяся из скалы. Ущелье полунамеченных, слитых с камнем барельефов. Удлиненная площадь с водоемом посредине. Площадь упирается в глухую, увитую плющом стену; справа от водоема длинный ряд скульптур.
Мы почти ничего не видим, в темноте неожиданно и неясно проступает то могучая фигура воина, то бесконечно печальное лицо Матери. Хорошо, что мы пришли сюда ночью. Мне приходилось слышать разные мнения о художественной ценности мемориала; возможно, днем все это выглядит помпезно. Что ж - если так, значит, по ночам курган умеет вдохнуть истину даже в навязанное ему. Ночью он живет по своим законам.
В темной стене освещен вход как бы в пещеру, в туннель. Широкий и низкий проход поднимается и плавно заворачивает, свет прожектора сюда уже не проникает, но впереди другой, колеблющийся и неяркий свет. Мы входим в огромный круглый зал.
Он пуст. Только в центре из-под каменных плит поднимается кисть руки с факелом.
Мы долго стоим здесь. Не знаю, о чем думают мои попутчики, мои друзья. О многом, наверное. О погибших. О Победе. Я думаю и о нашем путешествии.
На долгом пути "Гагарина" почти всюду когда-то побывал враг; но восточней этой точки война не прошла. Не пустили.
Вечный огонь горит и освещает мемориальные доски на стенах. Их тридцать четыре; на каждой свыше двухсот имен. Это имена погибших. Но вы победили, слышите?..
Огонь рвется в отверстие кровли и гудит, шелестит, словно ветер. И еще один звук наполняет огромный пустой зал: торжественный, громкий, завораживающий звон ночных кузнечиков.

Оглавление.