|
Из книги: "Море синеет..."
Автор: Питер Хитон.
Яхта с вооружением кеча длиной 8,2 метра по ватерлинии называлась "Сваап", что на санскрите
означает "мечта". Лучшего для нее названия невозможно придумать: именно она помогла американцу
Уильяму Робинсону осуществить свою мечту - совершить плавание вокруг света. Ему тогда
было 25 лет. Плавание протяженностью 32000 миль заняло три года и пять с половиной месяцев
и обошлось ему в тысячу долларов. Впоследствии он издал книгу под заглавием "Глубины и
мели", которая впервые была издана в 1932 году, а недавно вышла в свет вновь в издательстве
Руперг Харт-Девис.
Книгу эту быстро раскупили, и не зря. Но если бы даже этого не произошло и Робинсон не
смог заработать на ней, он все равно не остался бы в проигрыше. Напротив. Ведь во время
своего путешествия, длившегося три года, он повидал свет и испытал гораздо больше, чем
многие из нас увидят и испытают за целую жизнь. Приключений ему хватало с избытком. Один
раз он пировал вместе с каннибалами, в другой раз был захвачен арабским шейхом, который
требовал у него выкупа. Он уходил от водяных смерчей, его преследовали гигантские ящерицы.
Совершал восхитительные переходы, подгоняемый попутными пассатами, испытал ярость урагана
на Нукуалофа, одном из островов в южной части Тихого океана, видел извержение подводного
вулкана. 300 долларов в год - совсем небольшая сумма за столько впечатлений!
К нашему счастью, он умел и хотел писать, и это дает нам возможность пережить вместе
с ним поистине поразительные приключения и совершить плавание на яхточке, на которой он
вышел из Нью-Йорка вечером 23 июня 1928 года. Кроме него, на борту судна находилось несколько
друзей, но после того как "Сваап" дошел до Бермудских островов, они вернулись назад (их
ждали занятия в колледже). Здесь Робинсон нашел местного жителя, подростка Уиллоуби Райта,
который согласился пойти с ним в качестве матроса и сопровождал Робинсона до острова Таити.
Покинув Бермуды, "Сваап" лег на зюйд-вест и, пройдя между Кубой и Гаити, 12 августа добрался
до Колона, расположенного у входа в Панамский канал со стороны Атлантики.
Робинсон признается, что переход до Бермудских островов явился испытанием его штурманского
искусства и проверкой годности "Сваапа" к дальним плаваниям. Проверка эта оказалась весьма
основательной.
В 400 милях от мыса Хаттерас "Сваап" попал в жестокий шторм - один из самых крепких, какие
ему пришлось испытать во время плавания, но "Сваап" и экипаж судна успешно выдержали его.
Целую неделю мореплаватели дрейфовали, выбросив плавучий якорь; по словам Робинсона, вначале
он "сомневался, что "Сваап" сможет одолеть грохочущие лавины воды, угрожающие судну".
Но яхта выдержала шторм, и 5 июля Робинсон вышел точно на остров Сент-Дейвидс. Всякий,
кто участвовал в Бермудской океанской гонке, знает, что этот островок очень трудно обнаружить
даже опытному штурману, так что Робинсон, нашедший остров после жестокого шторма, показал
себя неплохим судоводителем.
В прологе Робинсон пишет, что рассчитывал заработать на книге, чтобы продолжить плавание
после того как иссякнут его сбережения. Он надеялся, по его словам, "изучать, писать,
исследовать, проводить кое-какие научные изыскания и в то же время наслаждаться бесконечно
волнующим чувством некоторой неуверенности, сдабривающей все это". Как это похоже на юношеские
мечты многих! Мне лично особенно нравится желание Робинсона "проводить кое-какие научные
изыскания". В наше время с его сверхспециализацией подобная фраза радует слух именно некоторой
неясностью. Но представления у этого американского юноши были вполне ясными. У него была
мечта обойти вокруг света, и Билл, не сказав об этом никому, даже родителям, принялся
за осуществление своей мечты.
Книга его - в сущности собрание рассказов о юношеских приключениях.
Его описание перехода по шлюзам Панамского канала дает полное представление о судовых
работах на яхте в то время. При швартовке тогда использовались лишь два швартовых конца
- носовой и кормовой, и ни Робинсон, ни его помощник не знали, к чему приведет такая практика.
"Неожиданно "Сваап" содрогнулся и затрясся, и мы скорее ощутили, чем услышали, как вокруг
нас пришла в движение огромная масса воды. Это из двухметровых отверстий в полу шлюзовой
камеры ударили мощные струи, и поверхность воды, еще совсем недавно гладкая и спокойная,
сердито забурлила и закипела.
"Сваап" швыряло, словно щепку, швартовые концы почти не удерживали его. Меня, правда,
предупреждали, что при подаче воды в шлюз мы окажемся фактически беспомощными, но такой
свирепой болтанки я не ожидал. Мы, по существу, были игрушкой в руках демонов, бушевавших
где-то под нами, и лоцман, отбросив вместе с плащом свою степенность, стал помогать нам:
вешал с бортов кранцы, бухты тросов, свернутые в трубку старые брезенты - словом, все,
что могло защитить фальшборт и обшивку яхты, стукавшейся бортами о стенки шлюза. Яхту
подбрасывало вверх, канат натягивался и матросы старались удержать швартов на месте, швыряло
к стенке, подхватывало другое течение.
Мы кричали, прося шлюзовых матросов то потравить, то задержать швартовы, и наши крики
многократно отражались от крутых склонов. Лоцман твердил, что лучше целую неделю проводить
по ночам линкоры, чем связываться когда-нибудь еще с 9-метровой яхтой."
Между тем Робинсону удается провести такую яхту через все шлюзы канала. Он подробно
описывает этот этап плавания, и, когда переход по каналу подходит к концу, читатель получает
известное представление об упорстве этого молодого человека. Робинсон получил санитарное
свидетельство и французскую визу, которая обошлась ему в 1 доллар 20 центов. Когда же
он захотел побывать на Галапагосских островах, за визу с него запросили 60 долларов. Робинсон
устроил настоящий скандал. После спора, продолжавшегося полчаса, эквадорский чиновник
признался: 30 долларов было накинуто из-за того, что консульство закрывалось в 3 часа,
а шумный посетитель пришел спустя 5 минут. Но 30 долларов за печать на клочке бумаги показалось
Робинсону столь же непомерной суммой, что и 60. Поэтому, o покинув консульство, он отправился
в эквадорскую миссию, где получил рекомендательное письмо к Commandante, управляющему
Галапагосскими островами, и, таким образом, обошелся без визы.
Пройдя с грехом пополам шлюзы и озера Панамского канала, Робинсон направил "Сваап" к небольшому
островку Тобаго, расположенному всего в 10 милях от материка. Он знал, что амплитуда прилива
на Тобаго составляет 3,6-4,8 метра, и поэтому, заведя яхту в идеально защищенную бухту,
он со своим помощником смог покрасить днище "Сваапа". Там же оба они сшили и поставили
большой прямой грот, который им впоследствии очень пригодился. Сделав один-два пробных
похода, они переделали парус. Вскоре все парусные и иные работы были закончены, начался
первый этап увлекательного плавания по Тихому океану.
 "Сваап"
(общая длина 9,9 м; длина по ватерлинии 9,38 МГ ширина 2,89 м; осадка 1,67 м, Конструктор
Олден).
"Утром 25 октября мы наконец отправились в дальний путь. Первый заход предстояло сделать
на Жемчужные острова. Ребята с бостонской шхуны "Чане", тоже уходившие в Тихий океан,
помахали нам на прощание рукой. Большая стая резвящихся дельфинов сопровождала нас.
Славно мы начали свой переход. Новый прямой грот тянул, словно десяток лошадей, судно
весело бежало в бакштаг, и я был вне себя от радости. Мне еще никогда не приходилось видеть
такой парус в работе."
Билл Робинсон был в высшей степени незаурядным человеком. Он, несомненно, много размышлял
и не боялся заносить на бумагу результаты своих наблюдений, несмотря на всю их противоречивость.
Некоторые его замечания, как, например, резкие выпады против отдельных миссионеров, встреченных
им на островах Тихого океана, его критика в адрес определенных лиц, несомненно, доставили
немало неприятностей и самому Робинсону, и его издателю. Он, кроме того, был наделен даром
видеть, а также описывать увиденное, ибо принадлежал к людям, умеющим замечать необычное.
Вот описание водяного смерча. Дело происходит вскоре после рождества в Тихом океане.
"Я сидел в рубке за столом, прокладывая на карте линии положения, определенные по меридиональной
высоте Солнца, как вдруг почувствовал что-то неладное. Я выглянул из рубки, и предчувствие
сменилось тревогой: с кормы быстро приближался только что возникший водяной смерч. Такой
гигантской воронки мы еще никогда прежде не видели. Из низко висящей тучи, как щупальце
чудовищного осьминога, который норовит вцепиться в врага, свешивался длинный черный хобот,
он извивался и шарил, еще не доставая до поверхности моря. Словно зачарованные, смотрели
мы, как он опускается все ниже и ниже; иногда воронка сокращалась, но затем снова вытягивалась,
с каждым разом все увеличиваясь. Уже слышен был вдалеке не то рокот, не то вздохи - примерно
такой звук предупреждает о приближении водопада, когда спускаешься вниз по течению на
каноэ. Сперва едва заметное волнение внезапно усилилось: возникший водоворот начал вращаться
быстрее и быстрее, срывая клочья пены и водяные брызги. Образовалась четкая выпуклость,
нависший над ней столб горячего воздуха как бы всасывал воду, и водяная колонна поднималась
все выше и выше. Брызги воды и пена теперь взлетали высоко вверх, и вскоре у нас на глазах
столб водяного тумана приблизился к воронке, спускавшейся из облака. Облако и море соединялись,
теперь все больше воды, вращаясь, устремлялось ввысь, а взволнованный участок моря становился
все обширнее и неспокойнее оттого, что чересчур тяжелые частицы воды вырывались центробежной
силой из столба и обрушивались вниз. Шум и волнение росли с каждой минутой; шипение в
воронке, вопли ветра, грохот сталкивающихся волн смешивались воедино, рождая жуткий рев.
В нижней половине воронки количество воды прибывало, и она внезапно сомкнулась с верхней.
Вращающийся с бешеной скоростью столб воды соединил море и небо.
Медленно перемещающаяся воронка придвигалась ближе к корме нашего судна. Она была уже
совсем близко - мы очутились в зоне вихря. Прямой грот начал натягивать шкоты, и судно
тотчас увеличило ход и мчалось теперь со скоростью черного извивающегося столба, столкновение
с которым могло бы кончиться бедой.
Многие из моряков считают, что выстрелом из пушки можно разрушить смерч, и были случаи,
когда это помогало. Пожалуй, логично предположить, что если бы пушечным выстрелом и можно
было бы разбить такой водяной столб, то выстрел из ружья наверняка не может оказать никакого
воздействия. Я не успел зарядить ружье, как в воронке неожиданно произошла перемена. Она
начала извиваться особенно яростно, а затем середина ее утончилась и наконец вовсе порвалась.
Нижняя часть воронки, ввинчиваясь наподобие бурава, опустилась в море, а верхняя растворилась
в кипящей нижней поверхности облака.
Мы двигались под одним прямым гротом и не спускали его, надеясь уйти от воронки. Черная
завеса повисла у нас над головой. Налетел яростный шквал с ливнем. Теперь убирать парус
было некогда, и судно неслось все быстрее и быстрее. Вот уже нос его задрался вверх, а
корма почти целиком ушла в воду. Некоторое время скорость была бешеной, я даже не подозревал,
что "Сваап" способен на такую прыть. Между тем дождь лил нескончаемым потоком: не защитив
от воды лицо, невозможно было дышать. Судно летело по волнам минут пять, и каждую секунду
мы опасались, что парус вырвет из ликтросов. Но ничего такого не произошло, а ветер начал
с оста заходить к норду, как это всегда бывает после шквала. Постепенно ярость ветра умерилась,
а направление его стало меняться снова на ост; вскоре мы опять шли потихоньку, продолжая
свой путь, словно не было никакого смерча."
О прибытии на Папеэте (Таити) Робинсон рассказывает, пожалуй, лучше других путешественников:
"Мы скользили, словно привидения, прислушиваясь к шуму прибоя, и вглядывались в даль -
не видно ли Папеэте. Вдруг показалась узкая серповидная полоска огоньков. Попав в безветрие
возле самого города, мы сняли рей, спустили прямой грот и убрали его в шкиперскую. За
весь месяц его спускали лишь однажды, и то всего на 30 часов, когда он был порван. Слаблинь,
крепивший парус к рею, во многих местах был поврежден. Сам парус наполовину вылез из ликтроса
по всем шкаторинам. По существу, парус следовало сшить заново. Но если вы спросите, зачем
мы с ним возились, отвечу: это был такой парус!
Таити со всех сторон окружен барьером рифов, которые находятся на расстоянии от нескольких
метров до полумили от береговой линии. Почти всегда над рифами шумит прибой. В рифах есть
проходы для судов, но из-за сильных течений необходимо постоянно быть внимательным.
В лоции говорится, что при подходе к Папеэте следует взять лоцмана и входить в порт в
дневное время. Но и ночью можно войти в гавань - на берегу имеются два красных створных
огня, и у меня как раз есть хороший план гавани. Мы уже больше месяца находились в море
и прошли 8700 миль, а мерцающие огоньки притягивали как магнит.
Вскоре после полуночи мы нашли проход в рифах, легли на створ и вошли в гавань, слыша
с обоих бортов грохот бурунов. Очутившись на фарватере, мы круто повернули на ост и медленно
поплыли вдоль набережной Папеэте, о которой столько были наслышаны. Пришвартовались к
бочке во внутренней гавани, напротив правительственного дока.
Воздух был насыщен волшебным ароматом цветов, с суши доносились давно забытые звуки. Слышно
было, как едет по городу молочник, как один за другим просыпаются обитатели. Пенье птиц,
лай собак, мычанье коров - мы так отвыкли от всего этого. Я поднял карантинный флаг, и
меня охватило удивительное чувство, какое испытываешь лишь после долгого плавания - чувство
умиротворенности и полнейшего удовлетворения."
Таити понравился Робинсону, Он долго гостил на острове и чувствовал себя там как дома.
Это видно из приведенного ниже отрывка:
"Когда последний случайный посетитель, проглотив коктейль, исчезал, в клубе снова воцарялась
тишина, компании собирались за облюбованными столами на просторной веранде и, не удостаивая
вниманием толпу местных жителей, метисов и белых низшего ранга, разглядывали пароход,
который вот-вот отойдет от стенки. До прихода следующего почтового судна на Таити устанавливалась
более или менее нормальная жизнь. Теперь мне не нужно расхаживать перед туристами с видом
гида, и я, облокотившись о перила, махал вслед отходящему судну и чувствовал себя старожилом
острова. Кто-то спросил, не встречал ли я Туриа; перебросился парой слов с плантатором,
с которым не виделся с прошлого прихода судна; домой я шел по знакомым улочкам, мне знаком
здесь каждый холм, каждая китайская лавка; работавшие на дороге маленькие веселые аннамитки
с младенцами на груди махали мне, приветливо улыбаясь испачканными в бетеле "губами. Тут
был мой дом, по крайней мере на какое-то время.
Мне доставляло удовольствие наблюдать, как приходят и уходят маленькие туземные шхуны
и тендеры с Туамоту с их пестрым грузом; люди, коровы, куры, свиньи, копра, раковины-жемчужницы,
всевозможные товары каким-то образом умещались на палубе, где, вы готовы побожиться, места
не хватит и для десятой доли всего этого добра.
С удивительной регулярностью один за другим следовали праздники. Мне полюбились экзотические
яства, от обилия которых ломились столы (их готовили на раскаленных камнях, врытых в землю).
Даже на самом невзыскательном пиршестве непременно подавалась сырая рыба в мктихаари,
то есть в соусе из кокосового ореха, моллюски и несколько видов особо приготовленной рыбы,
пои из бананов, пау-пау или каких-либо иных фруктов, таро, бататы - местный сладкий картофель,
феи (разновидность банана, который нужно варить), пота, хорошо вымоченная в кокосовом
соусе, дичь, молочные поросята и фрукты.
Для новичка сырая рыба кажется отвратительной, для посвященного же нет блюда более аппетитного,
чем разрезаная на кубики рыба, хорошо просоленная и пропитанная лимонным соком в течение
нескольких часов, которую еще и обильно сдабривают соусом. Пота - это тоже незабываемое
лакомство. Пота - разновидность зелени; вершки таро готовят вместе с нарезанными кусочками
свинины и курятины, иногда с добавлением лука. Блюдо это удивительно ароматно и вкусно.
Местные танцы неизменно доставляли мне удовольствие. Я и сам вдоволь натанцевался: мне
довелось быть на празднестве, которое началось 18 июня и прекратилось через десять дней,
чтобы возобновиться 14 июля. Новый карнавал, посвященный на этот раз французскому национальному
празднику, продолжался неделю.
Как и в предыдущий месяц, все это время, пока жители острова состязались в танцах, раздавались
стук барабанов и пение. Теплыми душистыми ночами я наблюдал, как извиваются в танце смуглые
тела, озаряемые светом луны или дымящимися факелами."
В дальнейшем плавании Робинсона в качестве матроса сопровождал весьма удивительный полинезиец,
уроженец Таити. Этому низенькому человечку не было цены. Он умел стоять на руле, работать
на палубе, брать рифы, стряпать При любой погоде в любое время суток, причем все делал
одинаково умело. Почти в каждом порту, в который заходил Робинсон, он напивался и попадал
в тюрьму. Но что из того? Робинсон рассказывает, как этот полинезиец попал на "Сваап".
"Териитехау а Тихонэ, чаще называемый Этера, появился на моем горизонте за сутки до отхода.
Он готов был разделить мою судьбу и отправиться, куда мне угодно. Это был человек неопределенного
возраста. Он считал, что ему сорок один год, но вряд ли цифра эта особенно точна. Низкорослый
для уроженца Таити - высотой он был всего пять футов, - Этера обладал необыкновенной внешностью
- огромная копна черных, как смоль, волос обрамляла похожее на печеное яблоко, очень подвижное
лицо. В его жилах, судя по всему, текла кровь обитателей островов Гилберта, Фиджи и, пожалуй,
Соломоновых островов, хотя сам Этера утверждал, что он потомок таитянских вождей. Я понял,
что он мне подходит, еще до того как он рассказал мне на том диковинном французском языке,
на котором говорят на островах Общества, историю своей жизни. Тут были и торговля рабами
в компании старых пиратов с Соломоновых островов и Новых Гебридов, и долгие годы среди
ловцов жемчуга, и работа на шхунах, приписанных к Фриско.
В ответ на мой вопрос, сколько ему нужно времени, чтобы приготовиться к плаванию вокруг
света, он сказал: "Пять минут". Не желая упускать его из виду, я пошел вместе с ним и
за 40 франков выкупил в китайской прачечной его пожитки. На этом сборы закончились. Не
было ни прощаний, ни сентиментов. Через пять минут он был готов отправиться со мной на
яхте хоть на год, хоть на пять лет, хоть до конца жизни. Так на "Сваапе" появился новый
член экипажа."
Этера, по-видимому, был наделен даром обольщать женщин.
"Наивысшим достижением Этеры в Маупити вечером накануне нашего отплытия был устроенный
им ради меня конкурс деревенских красавиц. Поразительная подробность: после отборочных
состязаний, когда следовало вынести окончательное решение, выяснилось, что наградой победительнице
был... я. Проблема эта, к счастью, а может быть, нет, решена была появлением вежливого
деревенского "мутои" - туземного полисмена, который объявил, что после 10 часов вечера
(а было много позже) все огни должны быть потушены, а жители должны спать, поскольку был
воскресный вечер. Рука миссионеров протянулась даже сюда, на дальние острова Тихого океана!
Этера отвел трех финалисток домой и, по-видимому, лично завершил состязания, поскольку
вернулся утром к самому отходу судна."
Маршрут Робинсона на "Сваапе". 1928-1931 гг.
Робинсон, в отличие от таких мореходов, как Слокам и Восс, и более поздних мореплавателей,
например Гарри Пиджена, добравшись до островов южной части Тихого океана, пробыл там долго.
Затем он шел не Торресовым проливом, отделяющим Австралию от Новой Гвинеи, а к северу
от этого острова. Кроме того, путь его пролегал не в сторону мыса Доброй Надежды, а севернее
Явы и Суматры через Пипанг. Оттуда Робинсон направился к Цейлону и Мангалуру, прежде чем
пересечь Аравийское море и добраться до Мукаллы.
Вот его рассказ о переходе от Цейлона вдоль Малабарского побережья:
"Мы вошли в Коломбо на следующее утро и пробыли там неделю. В целом остров мне не понравился.
Тот, кто писал: "там все ласкает взоры, лишь люди грубы там", был недалек от истины. Это
прекрасная страна с удивительной, полной легенд историей. Но для меня, только что вернувшегося
из краев, не знающих нищенства, было разочарованием увидеть нацию нищих, настолько назойливых,
что пропадало всякое удовольствие от посещения острова. Если бы я побывал там прежде,
чем на островах Океании, возможно, впечатление было бы иным.
"Сваап" оказался удивительно удобным суденышком. Сложилось представление, что, если плаваешь
на малых судах, нельзя обойтись без неудобств и лишений. Я же мог в самый жестокий шторм
спуститься вниз в уютную сухую каюту. Лишь два или три раза туда проникала вода. Именно
в этом главная причина успеха моего плавания.
Самым "мокрым" исключением благополучного плавания был переход из Цейлона в Индию. Из
Бенгальского залива, словно из ущелья, образованного Цейлоном и побережьем Индостанского
полуострова, подул северо-восточный муссон. Он нагонял крутую волну и дул прямо в борт.
Мы продолжали идти под зарифленными парусами, но каждый удар волны валил нас почти плашмя
на борт. Мыс Кумари, самая южная точка полуострова Индостан, манил нас, обещая укрытие
от шторма.
Малабарский берег, так называется западное побережье южной части полуострова, весьма опасен
для мореплавателя: даже в период северо-восточных муссонов у береговой черты очень сильный
накат. Якорные стоянки по большей части представляют собой просто открытые рейды, поэтому
необходимо все время быть начеку. Выяснилось, что можно с успехом двигаться под прикрытием
побережья, используя ветры, дующие то с суши, то с моря. Правда, во время юго-западных
муссонов побережье это фактически недоступно для яхтсменов.
Мой совет мореходам, оказавшимся в этом районе в благоприятное время года, подольше задержаться
на Малабарском берегу. Он великолепен на фоне горделивой цепи гор. Полуостров этот справедливо
называют "садом Индии". Все города, расположенные вдоль Малабарского берега, на протяжении
200-300 миль соединены между собой системой многочисленных каналов и глубоких лагун. По-моему,
одним из самых интересных путешествий по Индии было бы плавание по внутренним водным путям
на каком-нибудь небольшом судне, лучше всего с подвесным мотором. Это оживленная артерия,
проходящая по любопытнейшему уголку Индии, в котором множество великолепных древних дворцов,
храмов, крепостей, всевозможных памятников древнего индийского искусства и культуры.
Об одном из самых занимательных моментов плавания по странам Среднего Востока автор
рассказывает:
"Однажды вечером после трехдневного плавания по извилистому переходу мы добрались до защищенной
якорной стоянки в Лите и были крайне разочарованы. Оказалось, что это крохотное селение
с множеством убогих глиняных домиков, а вовсе не крупный порт, как мы ожидали. Как и в
Хор-эль-Бирке, с берега к нам устремилась лодка, битком набитая воинственно настроенными
арабами, которые пытались сманить меня на берег. На сей раз я не был сговорчивым, и мои
гости удалились. Утомленные, мы с Этерой вскоре уснули прямо на палубе.
Как раз пробили восемь склянок - наступила полночь. Я вздрогнул и проснулся. Сперва я
думал, что снится кошмарный сон: прямо в лицо мне глядело несколько дул. Какой-то могучий
одноглазый гигант держал в руке коптящий фонарь. Его желтоватый свет падал на лица пиратов.
Более свирепых физиономий, надеюсь, мне больше не придется увидеть. Их было более дюжины,
а в лодке, стоявшей у борта, ожидало еще несколько человек. Каждый из непрошеных гостей
представлял собой ходячий арсенал: был вооружен ружьем, револьвером, парой кинжалов или
саблей.
Я пытался, было, обратить все в шутку, но, оказалось, - шутки плохи: я вдруг понял, это
совсем не то, что вежливые жители Эль-Бирка. На сей раз мне просто ткнули в ребра дуло
ружья и увели, не позволив даже одеться (правда, мне удалось-таки накинуть на себя купальный
халат).
Двое пиратов остались сторожить Этеру, онемевшего от страха. Когда мы отчаливали, я дал
ему напутствия, которые, как я твердо верил, были последними. Я наказал своему спутнику
постараться сбежать на каком-нибудь из проходящих парусников и рассказать о случившемся
первому европейцу, который ему встретится: я был уверен, что никогда больше не увижу "Сваап",
и глядел на судно до тех пор, пока оно не растворилось во мраке. "Вот и конец", - подумал
я.
На берегу нас ожидали три неоседланные лошади, прекрасные арабские скакуны. Я не раз мечтал
прокатиться верхом на настоящем арабском коне, но даже в самых диких снах не мог представить
себе, что придется совершать подобную этой поездку. Мы галопом неслись по сыпучему песку.
Впереди скакал главарь, развевался его белый бурнус, похожий на крылья какой-то диковинной
птицы. Сразу за мной ехал мой страж, державший в руках старинный французский мушкет, которым
иногда касался моей спины. Я каждую минуту ожидал выстрела и, странное дело, относился
к этому спокойно. Я не сомневался, что меня увозят в пустыню, чтобы убить, не оставив
никаких следов. После расправы разбойники вернутся назад и утопят бедный "Сваап"'. В ту
ночь я понял, что испытывает приговоренный, когда его ведут на виселицу.
Больше всего тревожила мысль, что никто не узнает o моей судьбе. Начнутся разговоры:
"Я же предсказывал это. Судно слишком мало. Безрассудно отправляться в кругосветное путешествие
на такой скорлупке". А мне так хотелось успешно закончить плавание, доказать, что никакого
безрассудства не было, что яхта, построенная по хорошему проекту, может благополучно добраться
до любого уголка земного шара, если ею умеют управлять.
Мы между тем продолжали скакать с одного бархана на другой. Горячий ветер угнетал меня.
В небе ярко сверкали звезды. Полы моего длинного купального халата нелепо развевались
на ветру, лошадиная холка болезненно напоминала о том, что я не привык к такой бешеной
тряске (по правде сказать, мне никогда прежде не приходилось ездить без седла и стремян).
Я хотел одного - скорее закончить это путешествие, каким бы оно ни было!
Спустя некоторое время мы подъехали к одиноко стоявшему карликовому деревцу. Мой страж
издал какой-то странный клик, и тотчас из темноты раздался ответный вопль. Сердце мое
отчаянно заколотилось: я понял, мы приехали. Появился какой-то незнакомец. Он внимательно
оглядел нас, и мы снова продолжали путь. Вскоре мы очутились в оазисе, в котором раскинулось
довольно большое селение.
Над селением угрюмо возвышалась приземистая квадратная крепость с круглыми башнями по
углам.
Через несколько минут меня ввели в душную низкую темницу, где я мог обдумать свое положение.
В помещении не было ни окна, ни бойницы, ни единого предмета; лишь дверь, избранная тяжелой
решеткой, и глубокая ниша в каменной стене, достаточно глубокая и длинная, чтобы служить
ложем, нарушали монотонность голых стен. Через небольшое отверстие в двери проникал тусклый
свет лампы, висевшей в коридоре. Вряд ли можно было бы сбежать отсюда.
В этом, по-видимому, безнадежном положении я находился около недели, не в состоянии отличить
день от ночи. Иногда мне совали нечто похожее на черствую лепешку и немного тухлой воды.
Потом появился важный господин - не то эмир, не то шейх. Мы говорили с ним несколько часов,
но, поскольку не было толмача, я и по сей день не понимаю, что значила вся эта история.
Попытки захватить "Сваап" не было. Меня даже не обыскивали. Не пытались потребовать выкуп.
Видимо, что-то их испугало.
Я чувствовал даже некоторое разочарование, когда все кончилось мирно. Мое приключение,
словно взятое из сказок "Тысячи и одной ночи", завершилось самым безобидным и прозаическим
образом."
В Средиземном море Робинсон посетил греческие острова, прошел Мессинеким проливом и
очутился в Неаполитанском заливе. 20 июля в 7 часов вечера, когда судно находилось всего
в 15 милях от устья Тибра, судя по записи в вахтенном журнале, "...на "Сваап" обрушилась
огромная волна... Вся носовая палуба судна очутилась под слоем изумрудной воды".
Словно в насмешку, именно здесь, в Средиземном море, где плавают на роскошных парусных
(или моторных) яхтах, не удаляясь далеко от берега, богатые яхтсмены и яхтсменки, "Сваап",
попав в жестокий шторм, вынужден был "бороться за жизнь"!
"Судно мое боролось за собственную жизнь. Что за отчаянная это была борьба! Чуть не сразу
за кормой виднелись жуткие черные скалы, ожидавшие добычи! В какой-то момент кливер, не
выдержав огромного напряжения, начал отрываться от штага. Положение стало критическим.
Если бы кливер лопнул, мы не могли бы продолжать борьбу. Минут десять работал я на бушприте,
обвязавшись страховочным концом, и, окатываемый с головы до ног, едва не захлебнулся.
Но парус был спасен.
В ту ночь, в самый разгар шторма, когда положение, казалось, было хуже некуда, я передал
руль Этере и попробовал немного отдохнуть. Вцепившись в борта койки, я через иллюминатор
смотрел на луну, которая раскачивалась, вызывая тошноту. Судно стонало, норовя одновременно
встать на дыбы и лечь на борт. Ветер неистово ревел в снастях такелажа. Вода, скопившаяся
в льялах, угрожающе металась из стороны в сторону. Всего дюйм и одна восьмая деревянной
обшивки отделяла нас от Вечности!
Это была одна из тех редких минут, когда меня охватывали сомнения. Зачем я обрек себя
на такую жизнь, твердил я и называл себя самыми нелестными эпитетами, хотя в душе понимал,
что, стоит мне пожить на берегу, я снова стану тосковать по морю. Во мне живет непонятное
желание воевать со стихиями, переносить лишения, чтобы испытать ни с чем не сравнимое
наслаждение при входе в незнакомый и прекрасный порт, когда все трудности и беды позади.
Я ищу красоту во всем. Она всюду - в солнечном восходе, в искрящейся ряби на море, даже
в буре. Красота и природа!
Судно мое швыряло как щепку, волны перехлестывали через рубку, а я лежал на койке и в
глубине души все-таки радовался происходящему.
На берегу вдали блеснули огоньки Фиумара Гранде. Рано или поздно мы должны добраться
до него - то вопрос лишь времени. Ночные часы шли своим чередом. Иногда казалось, что
огоньки приближаются, иногда - что мы не двигаемся с места.
Самая огромная волна с ревом бросилась на нас на рассвете. Гребень грязно-зеленого чудовища
обрушился прямо на судно. Разверзся ад кромешный. Незадолго перед этим я передал штурвал
Этере, который был привязан коротким концом к мачте. Я же без привязи делал что-то на
носовой палубе. Завидев волну, я одним прыжком взвился ввысь и повис на снастях в шести
футах над палубой. Какое-то время я ничего не видел, кроме сердито кипящей массы воды,
из которой торчали мачты и ванты. Затем, словно всплывающая из морских глубин подводная
лодка, появилась рубка и палуба "Сваапа", вырвавшегося из водного плена. Этеры не было
видно нигде. Штурвал вращался сам по себе. Затем появился и мой помощник, по-прежнему
привязанный к страховочному концу. Этера, отплевываясь, цеплялся за поручни. Я тотчас
кинулся к нему и втащил его на борт яхты.
Шторм начал выдыхаться, и на другой день около полудня мы уже на всех парусах бежали мимо
острова Монтекристо, отдыхая по очереди после испытаний ночи."
Робинсон плыл вдоль Лазурного берега. Встав на непродолжительную якорную стоянку в Вильфранше,
он с удивлением обнаружил, что там его ждет родная бабка! Оттуда Робинсон направился в
Гибралтар, сделав заход на Валеарские острова. Теперь оставался последний этап кругосветного
плавания - переход через Атлантику. На Тенерифе Этера снова попал в переделку.
"На острове Тенерифе мне пришлось выручать Этеру, где с ним опять приключилась беда. Это
единственный человек из всех моих знакомых, который, очутившись в любой части света, не
зная ни единого слова и без гроша в кармане, мог; пойти куда угодно и достать любое количество
спиртного. В первую же ночь нашего пребывания на Тенерифе он ввалился ко мне с ящиком
вина:
- Но послушайте, капитан! - возмущался он с видом оскорбленной невинности, когда на следующее
утро я заставил его отнести вино назад.- Это же для соуса, чтоб рыбу приправлять!
На следующий вечер Этера попал в тюрьму. Насколько ж помню, выручать его приходилось из
всех тюрем, которые расположены западнее Таити. Я так к этому привык, что сразу по прибытии
в порт обычно уведомлял местную полицию о том, что скоро у них появится клиент, и просил
штрафовать его на возможно меньшую сумму, поскольку платить придется мне. Иногда я даже
позволял им заботиться о нем до той поры, пока я не подготовлюсь к отходу: по крайней
мере я знал, где искать Этеру.
На Тенерифе же я вытащил его из тюрьмы за день до срока. В самую последнюю минуту он сбежал,
и полиция двое суток тщетно искала его по всему городу, а я рвал на себе волосы, расстроенный
задержкой: каждые сутки промедления означали новую опасность при переходе через Северную
Атлантику. На вторую ночь, думая, что я сплю, Этера навеселе пришел на судно, чтобы забрать
свой любимый пробковый шлем. Наверно, он хотел очаровать этим шлемом маленьких прелестниц
- жительниц Канарских островов. Я поймал его и силой заставил остаться на судне."
Атлантика встретила Робинсона и Этеру непрерывными штормами, а у Американского побережья
они попали в густой туман. Целых 90 миль они шли на ощупь, приближаясь, по мнению Робинсона,
к мелям, лежащим возле мыса Лукаут. Робинсон выключил двигатель и стал прислушиваться
к сигналам буя...
"И тут - так близко, что мы вздрогнули, - послышался резкий удар молотка по металлу. Удар
повторился дважды. Затем воцарилась тишина.
Я засмеялся каким-то странным смехом, ноги мои словно подкосились, и я опустился на палубу.
Неожиданно заметил, что дрожу, как осиновый лист, и обливаюсь потом, хотя было не жарко.
Напряжение, скопившееся за время нашего последнего перехода, разом вырвалось наружу и
исчезло, словно его и не бывало. Наконец-то мы добрались до дома."
Примечательным было судно, на котором Робинсон обошел вокруг света. Оно строилось для
океанских плаваний. Длина по ватерлинии представляла собой приблизительно трехкратную
ширину на мидель-шпангоуте, что является нормальной пропорцией для небольшой крейсерской
яхты.
"Сваап" был двухмачтовым судном, вооруженным как кеч, поэтому бизань-мачта располагалась
впереди рулевого устройства, но обе мачты, а следовательно, и поставленные на них паруса
не очень различались между собой по размерам. Вооружение кеч удобно при малочисленном
экипаже, так как оно обеспечивает достаточную парусность, а так как паруса распределены
приблизительно равномерно по всему судну, с ними без труда справится один человек, который
сумеет ставить, опускать паруса и брать рифы без особого труда.
Согласно проекту, парусность "Сваапа" составляла 61,3 квадратного метра, но Робинсон уменьшил
ее на 9 квадратных метров. Следовательно, площадь грота должна была составлять много меньше
23 квадратных метров, с таким парусом вполне возможно управляться. Известный яхтсмен Аффа
Фоке как-то сказал, что площадь парусов крейсерской яхты не должна превышать 46 квадратных
метров. В сущности, и с такими парусами одному человеку в штормовую погоду довольно трудно
справиться, но я не сомневаюсь - для Фокса это не составляло проблемы.
Можно считать, что вооружение "Сваапа" позволяло его экипажу (из двух человек) без труда
управляться с судном. Естественно, выбирая вооружение кеч, яхтсмен неизбежно проигрывает
в скорости, когда идет в бейдевинд, но в кругосветном плавании это обстоятельство не играет
такой роли, как, например, в океанских гонках.
Отстаиваясь на плавучем якоре, на бизань-мачте кеча или иола можно поставить вспомогательный
парус с целью удержать судно против ветра. Возможно, именно эти соображения заставили
Робинсона остановить выбор на "Сваапе". Но когда он собирался в кругосветное путешествие,
ему было всего 25 лет, и он не имел еще опыта плаваний в открытом море. Весьма вероятно,
ему просто понравился внешний вид "Сваапа". Многие именно этим и руководствуются, приобретая
судно. В предисловии к своей книге Робинсон признается, что ему не терпелось выяснить,
окажется ли "Сваап" мореходным судном.
Если изучить вооружение яхт, совершивших кругосветные плавания, то окажется, что многие
из них были оснащены небольшой бизань-мачтой. Что же касается судна Джошуа Слокама, то
оно сначала имело вооружение шлюпа, а впоследствии было переоборудовано в иол: когда судно
находилось в южноамериканских водах, на нем появилась небольшая бизань-мачта. Если все
взвесить, то, по моему мнению, идеальным для морской яхты является вооружение иола при
условии, что площадь грота не превышает, скажем, 40-45 квадратных метров. Если она больше,
то судно можно переоборудовать в кеч (как "Сваап"), поставив мачту впереди штурвала и
соответственно увеличив бизань. Может показаться, что небольшой "Сваап" имел слишком тяжелые
мачты. Но у "Сваапа" была достаточная ширина и осадка, кроме того, Джон Олден приобрел
свою репутацию отнюдь не проектированием плохо сбалансированных судов. И тем не менее
яхтам для океанских плаваний полезнее иметь мачты несколько короче нормы, чем несколько
длиннее, так что Робинсон поступил умно, чуть уменьшив высоту мачты и на 9 квадратных
метров сократив площадь парусов.
Вспомним злополучную "Цзу-Хань", принадлежавшую семейству Смитонов и описанную в книге
"Одного раза достаточно". Эта яхта дважды перевернулась в южной части Тихого океана. По-видимому,
причиной были необычно высокие волны, но можно также предположить, что судно несло слишком
тяжелые мачты. Правда, яхта имела достаточную ширину, и нет оснований полагать, что аварии
произошли из-за лишнего веса мачт. Джон Газуэлл также считал полезным устанавливать бизань-мачту.
Совершенно очевидно, что вес рангоута и площадь парусов зависят от таких величин, как
осадка судна, количество балласта, а также очертания и конструкция корпуса судна. В отличие
от "Сваапа" и "Цзу-Хань", "Трекка" имела незначительную осадку, потому и грот-мачта ее
была короче; а площадь грота "Трекки" составляла всего 9 квадратных метров с небольшим.
Зато неглубоко сидящему судну нужна умеренная площадь парусов. Кстати, в настоящее время,
многие яхтсмены стали ярыми сторонниками судов с малой осадкой. У меня у самого именно
такого типа судно, и, хотя длина его по ватерлинии 9 метров (на 0,75 метра больше, чем
"Сваапа"), чтобы идти с максимальной скоростью, достаточно площадь парусов уменьшить на
4 квадратных метра.
"Трекка", имевшая длину по ватерлинии всего 6,15 метра, была, по мнению некоторых, несколько
маловата для иола. Недаром сам Джон Газуэлл указывает в приложении к своей превосходной
книге "На "Трекке" вокруг света", что он все-таки предпочитает вооружение тендера, как
наиболее эффективное.
Круг замкнулся! Идеальное судно найти невозможно. Хотя у каждого яхтсмена есть судно-мечта,
оно, как известно, существует только в мечтах. Но "Сваап" был, пожалуй, действительно
судном-мечтой, потому что позволил Биллу Робинсону осуществить свою мечту. Оно носило
его в самые разнообразные районы земного шара, и благодаря ему он увидел столько, сколько
большинству людей не удастся увидеть за всю жизнь. Целых три с половиной года удивительных
ощущений и приключений, в которые даже трудно поверить. И все это за 1000 фунтов. Правда,
это были все деньги, которыми Робинсон располагал, но можно ли было распорядиться ими
лучше?
Следующая глава
Оглавление
|
